В Минске – осень.
В ботаническом
поселился Поль Гоген.
Кистью толстой, титанической
освящает лета тлен.
И мазнёй подслеповатою
я уже не назову
клёнов вспышки угловатые,
отсыревшую траву.
И полей кривые полосы
потрясающе кривы.
И листки мертвы не полностью —
недосказанно мертвы.
Ветер топчется по городу
и, по небу проходя,
еле-еле тащит бороду
тучи, полную дождя.
А потом -как расхохочется,
как сожмёт её в кулак.
…В Мнске – осень.
В Минск мне хочется.
Да не вырваться никак…
Снова осень.
снова сыро.
Снова жизнь милым-мила.
Благодать цветного мира
на природу снизошла.
Ревматизма лёгкий приступ
у домов под толщей кож.
Я с вниманием туриста
пальцем трогаю их дрожь.
Что, ребята, крутит кости?
Будьте выше.
Хорошо
осень чувствовать без злости,
жить, покуда не ушёл.
Птицы драпают.
Не знаю…
Я б не смог.
Теплее – здесь.
Родина.
К другому раю
на карачках не пролезть.
На раскосых жеребятах
ветер гривки шевелит.
И гнилые пни в опятах.
И душа… – душа болит.
Здравствуй, осень!
Жёлтый брат мой,
слушай ласковую чушь.
В кои веки жить отрадно —
ленинградствую чуть-чуть.
Доходит до того — я вынужден скрываться
в тюрьме слепых зеркал и чуть живых часов,
чтоб дать ожить лицу,
чтоб не мусолить слов,
и приостановить паденье — не смеяться.
Усталость — пустота, в которой плавно тонешь,
а думаешь пловец, а думаешь — плыву.
Так суетясь вотще, надеешься — живу..,
но медленно заснёшь — и в голос,глухо, стонешь.
Бессонница — фонарь, под ним и ночью видно.
Когда ночами спишь — сильнее устаёшь.
И дни — реальный бред. И всё острее ждёшь
квартирной пустоты, доселе незавидной.
Как минимум.
И так проходит жизнь по телу,
смешной игрушке тех, кто выдумал его,
когда такие есть…
А в общем — ничего,
а в общем — всё давным
давно как муть осело.
Я вынужден скрывать себя — и улыбаться,
когда на коже след прохожего лица.
Иль прятаться в свой ад.
И — длинно ждать конца.
И — недоумевать: к чему его бояться?..
В тёмно-серых тонах
эти улицы вянут.
И парят фонари
в невысокой дали.
Вдоль трамваев домов
бестолково протянут,
весь в морщинах — асфальт,
чёрный крест на пыли.
И деревья — просты
как пустые пюпитры
как бессмысленный жест
замеревшей руки,
как косые штрихи
примитивной палитры
и — кромешной Души
в лёгком всплеске тоски.
Осмелевший протест
против поисков сути,
простудившийся взгляд
на морозе лица —
эпитафия глаз
предпоследней минуте
в беспросветном пути
до смешного конца.
Крыша цвета обоев (если те — цвета ряски).
Шифер. В нём времени больше застряло, чем краски.
Дом. Я представил жильцов, контингент, видать, старый.
И чуть не столкнулся в дверях с беременной парой.
Лестница. Вверх. По пути. По-отечески грязно.
Надписи. Глупо. Довольно разнообразно.
В точку. И когда-то смешно. Но до скуки знакомо.
…Так что — я приходил.
Тебя не было дома.
Лорик,