Смастерю я змея,
небо им измерю —
сам летать не смея,
запущу химеру.

Полетит, взовьётся,
гордый, как Титаник.
Сердце больно бьётся,
нитка руку тянет.

И штурвал мне мнится,
и миры-просторы
и…
но рвётся нитка,
тронув ветра шпоры.

Вмиг бессильно виснет
символ над горою.
Под цветущей вишней
хороню героя.

Ночью плохо спится.
Сны темны и немы.
Им не смеет снится
побеждённый змей мой.

Но, потерян снами,
восстаю их выше,
подбираю знамя
возле сникшей вишни.

И — всё мельче,
скрылся
милый символ где-то…

Расправляя крылья,
мы теряем детство.

У тебя всё будет хорошо.
Если «хорошо» тебя устроит…
Жить в себе — всегда нелёгкий шок,
значит — привередничать не стоит.

Погадаю.
Просто.
По глазам.
По наитию, крадущемуся мимо.
По молчанью. Сердца.
Я и сам
перестал недавно быть любимым.

Остаётся — смерть пустых окон.
Медленное, зимнее, больное
остыванье — частность, но — закон,
как и притяжение земное.

Уходя, оставишь лишь ключи.
И немного прошлого. Немало?
Удивительно, но сердце — всё стучит,
хоть и навсегда уже устало.

У тебя — всё будет хорошо.
Проводы — касанье лёгким взглядом.
Ключ оставлен.
Время.
Я — пошёл
в Никуда своё,
здесь где-то рядом.

15.08.89.

Я сочинял… Я — сочинял.
И так, увлёкшись, вырос в этом,
что оболгала ночь меня
перед рассветом.

Смеялись. Те, кто соблюдал
закон возни огня и дыма.
Такая белая беда
теперь — терпима.

От тишины в ушах свистит. Легонько.
Сменил часы. Теперь, без метронома,
ночь неподвижней, дальше, глубже стала
и происходит — именно со мной.
Иного — нет. Сбежало. Иль отстало.
Иль вовсе не было. Не помню. «Один дома»
сам о себе кручу себе тихонько.

Коль есть, что вспомнить и понять — не стоит
и замечать бессонницу, во сне я
другой. Всё чаще, это — ощутимо:
у жизни той есть привкус неземной.
А вкуса — нет. Как нет огня без дыма.
Что б не приснилось — сплю и не краснею.
Проснусь — а восприятие — пустое.

Но — тишина…
К стенам прижавши спины,
безликие во тьме, не спят картины.

И я в сомнений полотно
гляжусь, что в небо из колодца.
Мне осень жёлтое вино
мешает с красным,
как прийдётся.

Я — пью.
И пью, чтоб не искать
ответов в облаке бесцветном.

…Секрет есть в счастьи незаметном:
о нём так сладко вспоминать.

Это долго умирала
Осень, мучая себя.
Вязов чёрные кораллы
расставались с ней скорбя.

Нота «до» звучала толсто:
догоревшая до тла,
до свиданья, всё.
Ты просто
до погоста дожила.

Нота «до» звучала тонко:
до свидания, мечта,
дальше — белая пелёнка
успокоит все цвета.

Утонув в такой постели,
не почувствуешь -о, Ты! —
монотонные недели
жуткой зимней красоты.

Дубовый лист упал на стол со стуком
правдоподобным, разве, на Луне.
И я, уже давно привычный к звукам,
оторопел в растущей тишине.

Стол был длиной, наверно, метров в двадцать.
На нём лежала Соня вдалеке,
вся — в осени. И начало казаться,
что осенью налит стакан в руке.

Я выпил…
Предыдущее — сбежало
туда, где всё и видимо сейчас,
уже нечётко
(память — третий глаз)
и — по-иному: видимого — мало…

Не получается…
Медленным шёпотом
тянется горечь, в спирали увитая,
даже по вкусу она — ядовитая,
ну, а по памяти — числится опытом.

Числится навыком,
тянется каторгой,
с силою бездны и наглостью вектора,
тёмной струёй из немого прожектора,
не прерываясь, но — подло — накатами.

В пору отлива — пускает надеяться,
только расслабишься — тут и накинется:
твой же покой — на тебя опрокинется
прежде, чем прахом по ветру развеяться.

По синусоидам-коссинусоидам
мечутся страхи и радости мелкие.

…Кто-то, когда-то напутал со стрелками —
Жизнь убежала обманутым поездом.

Осень.
Чуточку тревожно.
Сыро пахнет колдовством.
Отмирающее сложно
уложилось на живом.

Ну куда же это деться?
Может, сбросив трепет с рук,
вслед осинам взять раздеться —
и озябнуть на ветру?

Или в небо!..
Иль, по листьям
в скользком шёпоте кружа,
слов не помня, помолиться,
всплеском чувства дорожа…

Осень, милая прохлада
ускользающей мечты,
спи легко, так, видно, надо,
что горят твои листы.

Что разносит ветер дымом
то, что вскользь любили мы
в нашем городе любимом,
снега ждущем от зимы.

Не заснулось. Повезло:
рассмотрелись в мыслях – лица,
будто в молотой корицей
запылённое стекло.

Пообщался. Заглянул
в уголки сознанья, в щели
мироздания…
И еле
(с сожалением) уснул.