Полоз уполз?
Изучив зорко полосы
(след полупоз
на картинке песка),
сообразил: уползали — два полоза
после любви на полянке леска.

Ты, что ли, в зеркале,
зеркале заднего вида?
…И вспоминаю: ведь я не в машине.
За страхами мелкими —
всплески веселья, обида..,
явь: тебя нет и в помине.

Прошлое влажное
вновь сквозь бинты просочилось.
Боли фантомные — лишнее эхо.
А ты теперь важная,
всё у тебя получилось.
Кислое тесто успеха…

Пусть. Так положено,
кем или чем — всё едино.
Зеркало… вида, мираж очумелый,
уже запорошено,
рыхло — весенняя льдина,
шорох сознанья несмелый.

В небе сиреневом демоны дикие
кружатся роем, боятся весны,
солнца простого — и тени безликие
прямо над ними — угрюмо плотны.

Тихо и жутко… — особенность здешняя.
В лужу терпения сядь — и сиди.
Так уж случилось, здесь местность — неспешная,
будто сто жизней ещё впереди…

А деревья-старички,
у реки,
дряхлы, хоть и высоки.
Вы подумали — дубы?.. —
Если бы.

ЕЛИЗАВЕТА БАМ

Храня суставов равновесье
и сухожилий торжество,
бежит Елизавета Бам.
Влетев с размаху в редколесье,
кричит, прижав сосну к губам:
— Не убивала никого!

Пасутся тут же (без погони) —
так, кони.

Потупив пристальные очи,
их ниже долу опустив,
бежит Елизавета Бам,
в даль, пред собою (так короче),
кричит осоке и дубам:
— Невинна, Господи, прости!

Иван Иваныч по привычке
жжёт спички.

По неоправданной орбите,
взбалмошная (за ней — толпа),
бежит Елизавета Бам,
кричит: — Папаша, отпустите,
принадлежу увы, не Вам,
Вы — незабудка, я — тюльпан.

Иван Иваныч отпускает,..
икает.

Уже отстали даже дали,
но беззаветно (чуть быстрей)
бежит Елизавета Бам,
кричит: — Ой, ножницы устали,
отец, откройте слух мольбам —
и запрокиньтесь поскорей!

Отец обиженно сникает..,
икает.

И я попал на берег чей-то,
где из глубин вишнёвых скал —
как по ладошке — ангел с флейтой
походкой чёрта проскакал.

Вслед, обернувшись, убежала
его мелодия…
И вновь
я потерялся в чаще зала,
похожей — тоже — на вино.

…Прошло.
Всё — в памяти.
Бледнее.
Недоказуемо. Почти.
Вина?
Бессмысленно. Умнее
прочесть видение.
Прочти!

Просто… порой невыносимо двинуться дальше,
в последний ведь раз, в темноте своей.
Посему, бывает, я отпускаю с тёплой ладони
фонарики светлячков — полетать.
Так это тихо, когда они кружатся.
И чего только не увидишь тогда!
После… — они садятся на бумагу и
замирают.
Что то с ними будет ещё…
А мне — и всё равно уже.

Любимая, весь мир – пустяк.
Проснусь, бывает – он мне снится.
Ничто с тобою не сравнится!
Нигде. Никак.