В этой жизни всегда можно устроиться.
Главное — чтоб хватило на билет.

— Разве этим возможно испортить Это!?
— Испоганить — да.

Раз сказал мне Лука (алкаш,
он был раньше ментом, зараза):
Глянь, каймановы облака,
трое сразу.

Мечты — на вольные хлеба
ушли. Сбылись. Сменились.
Ибо —
мечты они.
Но ты, судьба!..
Тебе — спасибо.

Смотри: некаявшийся грешник,
на ветке тонкой чуть стою,
смотри-и! — с черешни ем черешни.
Дошло?
Да я — уже в раю!

Здесь троллейбусы ползают в рейсы
из последних, ворованных сил.
Здесь загадочный мальчик еврейский
от окраины к центру бродил.
Рад был городу, детству и лету.
И смотрел безмятежно с моста,
как туристами грузят «Ракету»,
как они занимают места.
С ветерком их куда-то возили,
возвращали потом на вокзал.

…Здесь ему отказали в могиле.
Хоть и вышло — что он отказал.

…И это — прошло.

Можно разжиреть, питаясь постным,
стать собой, исчезнув без следа,
можно и… с травою спутать сосны —
как когда.

Можно не заметить счастья, смерти,
не вокруг, а в собственной груди.
Можно сдуру вспомнить, что там светит
впереди.

Можно убежать (в себя) из плена.
Можно поперхнуться нотой ля.

Всё, что Можно — родственник вселенной
и нуля.

В ожидании большего — можно и промахнуться,
не заметив Большого. Такая уловка. Большая?

Непреложные истины так неожиданно гнутся —
и ломаются, с треском, в тебе, оглушая.

Но Бетховен (глухой) — просто лишнее брезговал слышать.
А Гомер, видно — видел! — не то, удручась пустяками.

Помню, пересеклись как-то две параллельные лыжи —
и я что-то забыл (в том числе и ушиб с синяками)..

Окна настежь! —
Вымелись
запахи и духи.
Зашепталась жимолость.
Разгалделись мухи,
что в саду шпионили.
Вот их разговоры:
Юные пионы — лишь
чупа-чупсов ворох.
Подлые обманщики.
…Да и одуванчики!