Вдоль чаши с дыркой, где река
струёй внезапной с высока
течёт, то слабо то живей —
как повелит моя рука —
исполнить долг свой и приказ
крадётся рыжий муравей.
Эй!
Шалите!
Собирайте манатки
и — валите.
Так и передай матке.
Луна мне шепчет:
Не смотри —
щекотно у меня внутри
от взгляда,
не надо!
Тёплая волна тело полоскает.
Суета сует белого песка. Я…
Я — лежу в постели.
Вспоминаю: море —
вскоре!
Вы бы так хотели?
Раз кавказец (звали Гия)
объяснил мне, простоте,
что такое ностальгия:
Это, брат, когда другие
да и ты — уже не те,
не такие,
как хотел
прошлый ты.
Да и они бы…
Где б ты ни был.
Сердце спит. Но колдует над волею
искушённая в кознях рука.
И, хоть губит себя и не более —
жизни цвет … испоганен слегка.
Дрянь, будь добра,
не тронь Добра!
Утопив лимон в стакане, я
ложкой делаю пургу.
И сквозь белое мелькание
видеть всякое могу.
От прогулки в зимний сквер
до смятенья высших сфер,
например.
Субмарину на волнах.
Месяц, звёзды. Полуночь.
Иль — как вертится у дна
Времени веретено…
Лица?
Не исключено.
Говорят, я стал худым.
Жить смешнее — молодым.
Лучше рыжим, чем седым.
Жизнь прожил без бороды.
Там, внутри Луны — ходы.
Вот был дом — времён Орды!
Чую прям, как тают льды,
по характеру воды.
Далеко ли до беды?
Идиоты — так горды!
Получил тогда в поддых.
Этот — клоун хоть куды,
даже хуже Джигурды.
Иль поесть той ерунды,
что на дне сковороды?
…Мыслей трогая ряды,
выпускаю серый дым.
Передых.
Потерявшись в многогранности
телевизорной банальности,
в потолок смотрю, там — рожицы,
штуки три, на разной дальности,
две довольны, та — тревожится:
от какой-то, видно, сальности.
Бестолковой — аж не можется,
на лица её овальности
кожа жёлтая кукожится.
Даже смог от солидарности
неуютно так поёжиться.
Не без фальши.
Дальше — дальше…
Управляемые странности
длятся, путаются, множатся.