Меня уже в общем-то не было в теле,
униженно чтившем привычки свои же,
когда мы к утру добрели до постели,
на уровне пола, не выше, не ниже.

В тени потолка и под сенью дивана,
сломавшего ногу, брюхатого днищем.
Мне не было стыдно. Мне не было странно —
нашедшему тело… —
бесполым и нищим.

В Минске – осень.
В ботаническом
поселился Поль Гоген.
Кистью толстой, титанической
освящает лета тлен.

И мазнёй подслеповатою
я уже не назову
клёнов вспышки угловатые,
отсыревшую траву.

И полей кривые полосы
потрясающе кривы.
И листки мертвы не полностью —
недосказанно мертвы.

Ветер топчется по городу
и, по небу проходя,
еле-еле тащит бороду
тучи, полную дождя.

А потом -как расхохочется,
как сожмёт её в кулак.

…В Минске – осень.
В Минск мне хочется.
Да не вырваться никак…

В мастерской моей темно.
За окном — ещё не ночь.
Вяло двигают часы
сумасшедшие усы.

Жутко женщина кричит —
в доме музыка звучит.
А внутри всё — тишина,
от сухого, от вина.

Все, кто нужен — не пришли.
А иные — злись, не злись —
были, мельком,
открывал,
вылезал из покрывал.

Темы — здешние…
Земля
обнищала до нуля.
Я привык. Я — постарел.
Я чего-то просмотрел.

Рифмы, музыка, вино,
дым, и солнышко в окно,
и дурацкие часы,
шевелящие усы.

…Мастерская головы
повторяется — увы.

Они по слухам узнают,
что и в пределах Их планеты
ещё не вывелись — поэты —
те, кто устал
искать напрасно с ними сходства,
но принимает их уродство
за свой духовный неуют.

Вот таковых, когда найдут,
умело в угол загоняют
и напоследок предлагают
тупой устав,
у Них заведенный навеки,
а не вернувшихся в калеки
до смерти мучают и бьют.

Закончив труд —
устало чтут.

10.02.92.

В квартире тихо пахнет смертью.
Здесь умерло так много из меня,
что на оставшееся жизни не устроишь —
лишь затянуть, чтоб не вспугнуть родных.

Иллюзии, единственная ценность,
которой не грешно и дорожить,
чтоб прозябать нетрудно на проценты —
утрачены, неволею судеб.

Как много похоронено на ветер!,
неправильно и так неосторожно —
как будто бесконечность в кошельке
Души и тела, ищущих единства.

…Они обречены расстаться вновь,
а Я моё — истлеет на бумаге.

4.11.93.

Остановиться — чтоб успеть.
Не оглянуться — чтоб увидеть.
Простить — чтоб только не обидеть.
Любить, не смея ненавидеть.
Жить, забывая умереть.
Родиться — чтобы промолчать.
Зубрить — чтобы не зная помнить.
Чтоб выбросить — успеть заполнить.
Чтоб вытащить — тянуть за корни.
Чтобы найти — не замечать.
Молчать — чтоб поняли скорей.
Чтоб не убили — улыбаться.
Болеть — чтоб поздно просыпаться.
Чтоб знать себя — в других копаться.
Чтобы страдать — иметь друзей.

Я заснул и попал к мертвецам,
в процветание холода прочного,
здесь к застывшим, промозглым сердцам
дуновения мира заочного
не доносятся ветром слепым,
души мёртвые память забыли,
и от солнца по небу — лишь дым
цвета, тяжести, запаха пыли.
И никто не взорвёт ровный ад,
ведь никто и не видит в нём вражины —
и тускнеет надежда — назад
всё ж вернуться, живым, незараженным.

Всё длится, длится, длится
не отличишь от сна:
похожие все лица
и те же имена.

Калейдоскоп нелепый
в трёх зеркалах кривых
событья кружит слепо
для зрителей слепых.

Всё дальше, дальше, дальше… —
затёрт за будней ряд
день, прожитый без фальши,
день, прожитый не зря.

Вчерашнее забыто.
Сегодня — ничего.
А завтра — тьмой укрыто
от взгляда твоего.

Всё будет!
Будет.
Будет?
Будильничек мечты
всё будит, будит, будит —
но не проснёшься ты.

Остаться не надейся.
И уходить не смей.
О стены тела бейся.
И телом тем старей.

Как жалко…
Как красиво
задумано, скажи?
…В калейдоскопе криво
мелькают миражи.

Всё тише, тише, тише,
всё тише кровь течёт.
Проверь — неужто дышишь,
неужто жив ещё!?

…Всё правильно.
Все живы.
Все жили на Земле.
Все разговоры лживы.
И эти — в том числе.

Диалог перед дуэлью

— Граф, Вы бледны.
— Да, есть немного.
— У Вас усталое лицо.
— Увы — всю ночь, пардон, изжога,
а всё дрянное то винцо.
— Да уж, попили так попили.
— Чёрт с ним со всем, покурим, а?
— Вам в два стреляться, не забыли?
— Закурим.
— Всё из-за письма.
— Табак что ль прелый!
— Вот гавана.
— Всё — из того, что скушно жить,
где носит этого Ивана,
пора б уже и кофе пить.
— Поешьте.
— Ну уж, предрассудки.
— Ведь так нельзя!
— Как посмотреть,
мы пьём всего-то третьи сутки.
— Четвёртые.
— Иль умереть?..
— Тьфу-тьфу.
Однако ж настроенья.
Вам двадцать семь?
— Да вроде так.
Что время?
— Полдень без мгновенья.
— А Вам-то как он?
— Да… Сопляк.
— Вот-вот.
Но жаль-таки — не Ленский,
не тот апломб и чувства пыл.
А то б я бахнул в свет вселенский —
и он в слезах меня простил.
Придётся метить чуть пониже.
— Пойдёмте?
— Дайте докурить.
А что, Жюли ещё в Париже?
…Парижа ей не покорить.
— Она в Италии, в Абруццах.
— Там хорошо пожить весной.
Без мужа.
К мужу и вернуться —
За деньгами!
— О боже мой.
— Вот тут вы правы.
Пистолеты?
— Вот ящик.
— Двинулись стрелять.
— Прицельтесь лучше.
— Друг мой, летом
так, право, глупо умирать.